Том 2. Машины и волки - Страница 71

…Утро пришло красным солнцем и сотнями тысяч людей, людей в черных мастеровских куртках, принесших на братскую могилу красные гроба.

– Потом пошли годы – –

Годы – проходили.

Где сердце Москвы? – Когда-то Юрий Росчиславский, с ума сошедший в волка, записал о глазах Милицы – – где, какие переулки и дома, и площади в

Москве, кол стали глазами, по которым видно – по которым можно спуститься в душу, в сердце Москвы?.. – –

В Москве на Арбате стало Успенье-на-могильцах – на Лубянке стала Гребневская-Божья-Матерь, – и обоих их засрамили небоскребы: у Гребневской стала Всероссийская Чека, – на Арбате в Трубниковском переулке жила Милица. – –

В девятнадцатом году, – голым годом, – записалось о том, – как: –

– ночами в Москве, в Китай-городе, за китайской стеной, в каменных закоулках и подворьях, в газовых фонарях – каменная пустыня. Днем Китай-город за китайской стеной ворочался миллионом людей и миллионом человеческих жизней – в котелках, в фетровых шляпах и зипунах, – сам в котелке и с портфелем облигаций, акций, векселей, накладных, биржи, – икон, кож, мануфактур, изюмов, золота, платины, Мартьяныча, – весь в котелке, совсем Европа. – А ночью из каменных закоулков и с подворий исчезали котелки, приходили безлюдье и безмолвье, рыскали собаки, и мертво горели фонари среди камней, и лишь из Зарядья и в Зарядье шли люди, редкие, как собаки, и в картузах. И тогда в эту пустыню из подворий и подворотен выползал подлинный Китай-город, тот – –

– Четыре года: с марта по май стужные воды размывали в Китае-городе содеянное – и с мая по март рушили Китай-город осиновым колом – московскую Ильинку без ночей в три плодоносных месяца за летом – рушили кто как мог, все всеми силами, волею народной и народным озорством; – дерево – на топливо, вывески – на крыши, стекла – на звон от камней, кирпичи – на камни, на печурки по бездровью, на ремонт домов, на памятник октябрьского восстания; мертвый город стоял четыре года мертвым, без окон, без дверей, без крыш, в крапиве и репьях, в зловонии тухнущей воды в подвалах, – и с марта по май – стихии – мыли Китай-город вольные стужные воды. Мертвый город стоял скелетом, когда мертвец обглодан до костей, – четыре года – –

…и вот иная воля возродила вновь Китай – иные люди. Еще висела в переулке забытая вывеска над разграбленным вдребезги домом – «оконные стекла», – еще гнили в проулках загнившие воды, еще глядел Китай из мертвых корпусов, – но в Верхних торговых рядах и вокруг в рядах возникла, как столетие назад, – китайская душа, и на Ильинке затолпились котелки бирж. На поездах, пароходами, – тысячи пудов, бочек, штук, четвертей, аршин – потянулись товары – из лесов, с болот, заводов, гор, с Каспия, Белого моря, с Чусовой, Печоры и Оби, – от лучин, от керосиновых лампочек, от турбинных, просто от солнца и от северного сияния – на горе и радость, на смерть и рождение, – чтобы жить, как жила Русь столетьем. – Персы, татары, кавказцы, уральцы, украинцы тысячи – с ними котелки, круглые очки в оправе, трубки, – Азия с Европой, – Азевр – Евразия открывался всероссийский Гум. – Н-но –

– вывески не те, что прежде: –

– «тресты», «синдикаты», – «Центросоюз» – «Пепо», – «Эмпо», – «Центротекстиль», – «Сольсиндикат» – и – «Цементтрест» и – и «Моссельпром» – И в Верхних торговых рядах, в зале, где собраны гербы всех городов и весей русских, собрались – не те, что собирались столетьем, не купцы, не животы в цепях, не фраки, не глазки, всплывшие из ночи и из бород, не эполеты губернатора и белые погоны приставов, – здесь собрались: – коммунисты. И на открытии Гума был обед, но были куртки, пиджаки, косоворотки, и речи говорили – бурильщик с Тагиева, слесарь из Сормова, каторжанин с Кавказа (каторжанина этого встретил Лебедуха и вспоминали с ним, как жили в избе вместе в Нарыме), шахтер из Горленки – начиная словом: – «товарищи» – и кончая здравием русским метелям, половодьям и грозам, русским болотам, лесам, селам и весям – революции русской. И знаемо было тогда на обеде –

– музыка играла в Верхних торговых рядах, было французское шампанское, и стерлядь была с Волги, за окнами вывески – «трест-синдикатов»: –

– эти дни есть водораздел российских перипетий, где на весах весят: тысячелетье старой Руси и пять годин – последних – этих – российских – из Памиров – и эти пять годин: – тяжеле! –

– пусть этот же оркестр взыграет ночью в казино, во французском же шампанском, в рулетке, в баккара, в железке, в застенках отдельных кабинетов, – в горестях, нищете, невежестве вшивой Расеи, весей и сел

Тогда осматривали Гум, видели шум, многоголосицу, гам – русскую ярмарку. Показывали радио, и как радио действует: загудело динамо, – антенны завыли, заплакали – покоренная стихия – посыпались искрами.

Инженер сказал:

– Мы вызываем Науэн.

Стихло, – и тогда затрещали счетчики.

Науэн спрашивает, в чем дело? – сказал инженер.

– Кланяйтесь им! – пошутил понуро шахтер из Горленки.

И кто-то тогда сказал:

– Не переименовать ли всю Москву в Ильинку? –

…А где-то в Рязани, как в Москве, когда стемнело и оркестр из Верхних торговых рядов перешел играть в казино, ночью в антресолях сошлись коротать ночь двое: человек, еврей, сионист, – человек, еврей, коммунист, – это и им соответствуют Успенье-на-могильцах и Гребневская Божья-Матерь. – Тогда был разжалован из святых – живою церковью – князь Александр Невский, тот, что за сутки перед Екатериной зимней.

В те годы были странные сумерки, – и вот один день, как все: – –