Том 2. Машины и волки - Страница 118

118

– Вы что же, черти, спите, когда лес воруют?! – Я ездил ловить самогонщиков, два дощаника самогонщиков поймал, три дня ловлю, не спал, еду сейчас мимо Мокрой Горы, а с горы, с самой верхушки, смотрю, летят вниз бревна, – лесокрады работают, а вы спите! Я сам бы поймал лесокрадов, да вишь у меня только два понятых, а остальные самогонщики с поличным, – уйду – разбегутся. Сорок ведер самогонки везу, три дня не спал!.. Так прямо с верхушки и сигают, и на воде два пустых дощаника!..

Милиционер влез в лодку, скомандовал самогонщикам, – мужики впряглись в ляму, потащили бечевой дощаный караван, безмолвно. Милиционер покрикивал и поводил дулом револьвера. Луна светила безмолвно, и сотни лун кололись на воде. Горы и Волга немотствовали. Дощаники – скрылись за косой.

Кузя привел двух лошадей, одна под седлом, другая с мешком сена на спине.

Кузя, Некульев лесными тропками, горами, молча, с винтовками наперевес, мчали к Мокрой Горе. Лошадей оставили в Мокрой Балке, – вышли к Волге.

Волга, горы, тишина, – прокричал сыч, посыпался под ногами гравий, пахнуло полынью откуда-то, – тишина, – и на горе затрещало дерево, сорвалось с вершины, покатилось вниз под обрыв, потащило за собой камни. Кузя и Некульев пошли под обрывом, – в тальнике увязли два дощаника, один уже наваленный бревнами. Бще сорвалось с вершины бревно, – и сейчас же рядом в десяти шагах негромко свистнул человек, а другой свистнул на горе, и третий свистнул, – и мир замер. И тогда одиноко на горе раскололся винтовочный выстрел. Кузя присел за камень, – Некульев толкнул его – вперед – коленом, перезамкнул замок винтовки и – твердо пошел к дощаникам, – толкнул на воду пустой и навалился, чтоб столкнуть нагруженный, – сверху выстрелили из винтовки, – пуля шлепнулась в воду. – «Кузьма! иди, толкай!» – на отвесе наверху красный вспыхнул огонек, лопнул выстрел, шлепнулась пуля. По огоньку – сейчас же – выстрелил Некульев, и с горы закричали: «Ой, что ты делаешь, лешай?! Не трожь дощаники!»

Некульев сказал:

– Кузя, чаль, толкай веслом, иди на руль, гони от берега, а то подстрелят!

Луна потекла с весла. С берега кричали: «Барин, касатик, прости Христа ради, отдай дощаники!» Некульев сказал:

– Эх, черт, лошадей как бы не украли! Кузя ответил:

– Пошто, – мы сейчас их возьмем. Бояться теперь нечего. Мужик охолонул, мужика теперь страх взял.

Подплыли к Мокрой Балке. К дощанику – трое – подошли мужики, – вязовские, в слезах, один из них с винтовкой, – замолили о дощаниках. Некульев молчал, смотрел в сторону. Кузя – тоже молча пошел в балку, привел лошадей, впряг их в ляму, – тогда строго заявил:

– Лес воровать, сволоча! Садись в дощаник, под арест! Там разберут, как леса воровать!..

Мужики повалились на колени. Некульев недовольно шепнул:

– На что их брать? Куда мы их денем?

– Ничего, постращать не вредно!

Лошади шли берегом по щебню, медленно. Горы и Волга замерли в тишине, но луны уже не было: за Волгой в широчайших просторах назревало красным – пред днем – небо, похолодело в рассвете, села на рубашку роса.

– Сказочку вам не рассказать ли? – спросил Кузя.

Дощаники с лесом завели за косу под Медынской горой, привязали крепко. – (Через два дня – ночью – эти дощаники исчезли, кто-то украл) – –

И опять в ночи задубасили в окна, – «Антон Иванович, – товарищ лесничий, – Некульев, – скорей вставай!» – и дом зашумел боцами, шорохами, шепотами, свечи и зажигалки закачали потолки, – «у Красного Лога – потому как ты коммунист, мужики из Кадом – всем сходом с попом поехали пилить дрова – по всем кордонам эстафеты – даны – полесчика Илюхина мужики связали, отправили на съезжую!»

У конного двора, против людской избы, стоят взмыленные лошади, так крепко пахнет конским потом (Некульеву от детства сладостен этот запах), – яркая звезда зацепилась за вершину горы (какая это звезда?), и рядом под деревом горит иванов червячок. Кузя вывел лошадей, – но ему лошади не досталось, и он побежит пешком.

– Ягор, ты винтовку-то пока повези, чего тащить-то?–

На лошадей и карьером в горы, в лес, – «эх, черт! все просеки заросли! глаз еще выхлестнешь!»

Лес стоит черен, безмолвен, на вершинах гор воздух сух, пылен, пахнет жухлой травой, – в лощинах сыро, холодновато, ползет туман, в лощинах кричат незнакомые какие-то птицы – («эх, прекрасны волжские ночи!»). Конским потом пахнет крепко, лошади дорогу знают.

– Эх, и сволочь же мужичишки! Ведь не столько попользуются, сколько повалят и намнут! – Сознательности в мужике нет никакой! Илюхина мужики связали, как разбойника, увезли в село, а жену с ребятами заперли в сторожке, приставили караул, – сын Ванятка подлез в подпол, там собака нору прорыла, норой – на двор, да к Конькову. А то бы не дознались. И так ка-жинную ночь стерегись!

Верховых догнал Кузя, бежал рысью, сказал Егору:

– Ягорушка, теперь ты побежи, а я поеду, отдохну малость.

Егор слез с лошади, побежал за верховыми. Кузя поудобнее размял мешок на лошади, уселся, отдышался, сказал весело:

– Вот бы теперь хоровую грянуть, как разбойники! – и свистнул в темноту леса длинным разбойничьим посвистом: захлопала крыльями рядом во мраке большая какая-то птица.

…На опушке Красного Лога редкою цепью залегли полесчики еще с вечера. В зеленую стену леса, в квадраты лесных просек, в лощину меж гор уходила дорога. Было все очень просто. Солнце село за степь; – отбыла та минута, когда – на минуту – и деревья, и травы, и земля, и небо, и птицы – затихают в безмолвии, синие пошли полосы по земле; – из леса на опушке вылетела сова, пролетела безмолвно, и тогда прокричала в лесу незнакомая ночная птица. И тогда далеко в степи, на перевале, увиделся в пыли мужичий обоз. – Но его прикрыла ночь, и только через час докатились до опушки несложные тарахтенья и скрипы деревянных российских обозов. Потом пыль уперлась в лес, скрипы колес, тарахтения ободьев, конские храпы, человечьи шепоты, плач грудного ребенка, – стали рядом, уперлись в лес. – Два древних дуба у проселка на просеке – у самого корня подпилены, – только-только толкнуть – упадут, завалят, запрудят дорогу. Тогда из мрака строгий объездчичий окрик:

118