Том 2. Машины и волки - Страница 52

– Вре!.. Она у тебе гулящая, – земля-те!.. –

и опять посыпалось… – Терентьев с мужиками ушел на деревню, – мужики притихли, говорили мирно, без шума, наступала ночь. – На деревню приходил Сидор Меринов, отозвал в сторону, согнул голову на бок, прошептал:

– Спросить велели: – выпить не желаете ли, – можно спиртику достать с устатку, хороший спиртик!..

Терентьев помолчал, сказал:

– Пошел к черту! –

…Ночью в коммуне плохо спали. На конюшне в проходе у денников (лошадей угнали в ночное) стояли Липат и Логин Мериновы. Племянник-мальчишка будил в людской избе слесаря:

– Иди, иди скореича!.. Липат Иваныч, Логин Иваныч зовут скореича!..

Драный мужичонко встал, почесался, расправил бороду, спал в том же, в чем ходил днем, подтянул штаны и поспешно пошел. Мальчонка побежал вперед. Липат, обыкновенно смотревший в небо, скорчился дугой, чтобы заглянуть белесыми своими глазами в божьи-глупые глаза слесаря. Логин скорчился с другой стороны.

– A-а, ты не член?! – прошептал Липат.

– A-а, ты не член?! – повторил Логин.

Липат выпрямился и ударил левшой слесаря в ухо. Логин тоже выпрямился, подпрыгнул и, крякнув, ударил слесаря по шее.

– Мы тебя за-так кормили?!. – зазря?!

– A-а, ты не член?!

Слесарь икнул, крякнул, ткнулся носом вперед и повалился в ноги, –

– Касааатики!..

– Ааа, ты не член?! начальству болтать – ты не член?! Тошши возжу!..

…На ночлег членов комиссии устроили в сарае. За открытыми воротами сарая небо, ставшее четыреугольником в белых пустых звездах, чертили летучие мыши, и лягушки в пруде сзади сарая кричали так громко, точно каждая лягушка была с собаку. В сарае, кроме шпанского гнуса, которым пропахла вся коммуна, пахло крысами, и жужжали комары так же тонко, как тонки их носы. Члены комиссии лежали вповалку на ватных одеялах, сшитых из треугольных лоскутьев. На весах стоял жбан кваса. В сарай влетела сова, метнулась за летучей мышью, крикнула глухо и улетела в ночь. Терентьев еще не приходил. Тогда в воротах сарая стал Сидор Меринов, оперся плечом о воротину. Сзади его послышались два бабьих голоса, оба сразу:

– Ой, что ты делаиишь?!. – это игриво-плаксиво, одна.

– Куда иттить-то?.. – это покойно-деловито, другая.

Сидор прошептал им:

– В углах они, в углах, к примеру… –

потом сказал в темноту сарая:

– Спитя? – спросить мы вас хотели, то есть…Толькя выходить вам отседа никак нельзя, подозрят… Вы уж обратно разместитесь по углам, что ли как… А то подозрят… Есть у нас хорошие бабочки и желають вам услужить…

Две женщины стали сзади Сидора; в тесном треугольнике неба женщины показались огромными, передняя локтем защитила лицо.

И тогда голосом, похожим на бычий, заглушившим и лягушек, и комаров, и ночь, закричал, освирепев, Иван Терентьев:

– Убью, сволочей, расстреляю!!. Арестовать негодяев! –

…Потом, через дни, когда те два члена комиссии, что уцелели, рассказывали, они всегда путались. Терентьев, приходивший из деревни, закричал на Сидора, сказал, что тот арестован. Мериновых оказалось у сарая сразу несколько, кто-то из них кричал:

– Что?!. И это, выходит, коммунисты, товарищи, – Интернационал не хотят петь, жулики, у чужих выспрашивать, авторитет, значить, гнут?!. Мы за авторитет!.. – кричал что-то такое.

Когда эти два члена вышли из сарая, сарай уже горел, а Иван Терентьев лежал на земле с проломанной головой, в луже крови… Мериновы с кольями бросились на них, они стали отстреливаться – –

было – –

ночь, ночные колотушки. Еще не разбелесилась махорка… –

– …По России положить машину, сковать Россию сталью, на заводе строить хлеб, солнце заменить турбиной… – Кааарьеррром, Ррросссия!..

Лебедуха:

– Помнишь, как-то мы прокоротали ночь втроем, с нами был Иван Терентьев?.. Ивана уже нет, хороший был товарищ…

Смирнов:

– Что же, тебе страшно? – многие еще погибнут!..

– Нет, не то. Многие еще придут… Казбек с Шатом, ничего не поделаешь… А товарища – жаль…

…Несуществующий разговор:

Лебедуха:

– Вас, Иван Александрович, надо было бы расстрелять!

Статистик Непомнящий:

– Нет, зачем же, Андрей Кузьмич, я никому не мешаю, – я для истории, я – за Россию…

…Рязань-город – на холмах, над Окою. Рязань – слово женского рода, и поистине город-Рязань: баба – в сорок лет. Дома купцы ставили специально для крыс и клопов: из кирпича о пяти фундаментах, с окнами, из которых жирной бабе-Рязани не выползти, – и подпудривали купцы бабу-Рязань – охрами. – «Склад бюро похоронных процессий!» – В рязанском Кремле в тысячу сто пятьдесят третьем году жил князь Ярослав Рязанский, и отсюда тогда выдал сыну Ростиславу – Ростиславль-город над Окою – –

А в Рязани живут люди. В Рязани – здравотдел, исполкомы, продкомы, рабкрины, чека, семнадцатая дивизия, телефоны. Телефоны и люди! – и века, которыми трубит Трубеж, как дружины князей рязанских – в рога. Нужников в городе Рязани – ни одного нет. Рязань – продовольственный город – –

Телефоны и люди. – Два человека, оба еврея. – На Семинарской какой-нибудь улице – Казанская какая-нибудь Божья Матерь, и в кремлевском монастыре, что ли, – Спас-на-кладбище, – церкви поставлевы Богу, церковная мистика, как города Росчиславль я Китеж, звонницы смотрят в небо, к небу звонят. Пришли иные времена (до Китежа), купцы ставили пудовые свечи, но говорили: – «Извините, конечно, Бог един и первый, но экономическая необходимость вынуждают-с!» – и понаставили домов, как бабы, засрамили, заслонили церкви, зажабили дебелостью своей в переулочки – прекраснейшие церкви, памятники мистики, старины и культуры. – Два человека, оба еврея, в доме, как баба, в антресолях без нужника, о трех комнатах.